Рецензия на игру Абсолютный пасьянс

В бытность мою в Пешкове, господин поручик, проходили мы всем взводом по железнодорожному ведомству и клали шпалы из Уренгоя в Тифлис. И был у нас тогда ротный - лейтенант Оболенский; по бумагам числился потомственным дворянином, а между нами, господин поручик, типичнейший бастард из знатных. Ну, знаете, приезжает такой камер-юнкер на Невский, берет кулек жареных каштанов в коньяке и ходит эдак гоголем, важный-важный, что твой швейцар у Центральной , а у самого-то карман как мыши проели. Бывалоча, даже на извозчика копеечки не хватает, да так и плетется домой, знай, каштановой шелухой пощелкивает. Само собой, жил он на квартирах, питался Бог весть чем и книжечки почитывал, все французских хилософоф, да атлас, значится, географический. При такой жизни тут уже не до шика: вина он не пил, кутежей как сослуживцы евойные не вел, с барышнями в нумерах не встречался, однако пристрастился вот к картам. Играл он, осмелюсь доложить, хуже бабы, да и невезуч был страшно: то на распасах два туза заимеет, то в прикупе шестерочка придет. Пытался было в очко с нашим майором Мазаевым играть - так по дури своей на девятнадцати добавку просил или банковал с тремя валетами. Играть, в общем, не умел совершенно, - а все туда же, с семачком да, как говорится, в висты.

И никак он из такой ситуации выбраться не мог. Получит, бывало, этот Оболенский от папеньки (а папенька у него, господин поручик, не квартальный с Песочной какой-нибудь, а сам граф N) пятерочку к Петру и Павлу, так в два дня продует и еще на жалование будущее зароков оставит. Офицеры все наши, вестимо, над его неудачами потешались, невзирая на папеньку. А он ну ни одной пули пропустить не мог: только расклад - и он как нарочно выскакивает: "И мне, и мне", фуражку под сиденье положит, расписками отбанкуется и опять на долгие месяца забедствует.

Вот как раз в ту самую пору случилось мне как-то раз крупно повздорить с нашим штабным писарем за партией в сику. Обругал он меня тирольской овцой, и начал было орать, а я причесал ему рыло-то пару раз, ну и загремел на полковой рапорт. А полковник наш был туп как пробка, господин поручик, и потому сразу предложил мне выбор: или месяц гауптвахты, или идти в денщики к этому Оболенскому. Ну, я согласился, дурья башка - уж больно не хотелось месяц нужники драить. О чем, осмелюсь доложить, вскорице крупно пожалел.

Но обо всем по порядку

Пришлось мне с лейтенантом таскаться по всем его игорным домам и наблюдать, как он, значится, играет. И вот странная штука: за игрой-то он почти и не следил, зато как карты рассматривал - прямо как картины в музее. Другие офицеры впивались в колоду что твой клещ в задницу, а этот же держал прямо дамским веером, побитка клал аккуратно, будто поглаживал, а уж что у него с сортировкою творилось! Попадется охапка мелочи, так он ее в руке раскладывает по масти или по цвету. Картинкам вообще как дите малое радовался. Бывало, пуля в разгаре, у него, дуралея, два марьяжа на руках, а он отбрасывается какой-то мелочью и все перекладывает на "мальчиков-девочек" королей с дамами. Посмотрел я на это дело, посмотрел, ну, думаю, спятил наш лейтенант.

Хотел даже снова на полковой рапорт попроситься, чтоб меня на нужники поставили, но тут мне вспомнилась одна штука. Был в то же время у нас в роте укладчик один, Майнсвипер (немец, наверное), так вот тот, когда мы рельса клали, все время приговаривал: "как червы, мол, кресты кроют". Или куплетики напевает: "красное и черное, по мастям толченое, восемь-семь-шесть-пять-четыре тройка, двойка, туз". Или когда мы грунтовку на тромб засыпаем, тоже как бы шепчет: "как король на пустышку ложится". И был этот самый Майнсвипер, между прочим, большой до пасьянсов мастак. Порою, сидим после укладки, голова что твой колокол, живот урчит, курить охота, да и в картишки перекинуться не прочь, а он все колоды зажилит, и сидит себе раскладывает всякие замысловатые фигуры, с приговорами да шуршанием.

Вот и выспросил я у него все про пасьянсы эти самые. Узнал, что игры отнюдь не гимназические, что требуют долгого терпения и большой к картам любови - как раз, думаю, моему лейтенанту. Ну, в тот же вечер хватил я для храбрости осьмушку мадеры и пошел Оболенскому выкладывать все как на духу. Тот слушал, слушал, а потом как загорится: "значит, играешь вроде как сам с собою?". "Так точно, отвечаю, сам с собою, господин лейтенант, да еще можно не одной колодой, а двумя или тремя даже".

Вот тут-то и началось

Проникся Оболенский пасьянсами до самых кишок. Цельными ночами сидел в комнате и на диване "Колорадо" раскладывал. А когда выучил по моему наущению "Гранд", мигом послал за штабными колодами. Тут уже и старшие офицеры забеспокоились. Все к нему приходили, шутки шутили, мол-де, пасьянсы раскладывать - это женские занятья, ты, говорят, еще б себе калейдоскопную трубу купил, для разглядывания. В общем, месяц он с этими пасьянсами упражнялся, похорошел, подтянулся, стал с барышнями из анститута якшаться, тут и папенька вовремя издох, так что зажили мы с Оболенским как у Христа за пазухой.

Но однажды вдруг заявляется он с тремя коробами здоровущими и говорит: "В этих коробках, любезнейший - мой новый пасьянс. Доверить я его тебе не могу, неровен час, своим свиным рылом еще попортишь чего. Входить ко мне в комнату запрещаю, и спать поэтому будешь на рогоже в канцелярии". Три дня после того из своего кабинета не выходил.

И вот однажды утром, я еще и глаза не продрал, соплю себе под рогожей, в одних портах вваливаются господин лейтенант и глазами эдак бешено бегают. Подошел он ко мне, с сундука стряхнул, за грудки держит и прямо жутковато так смотрит: а ну отвечай, говорит, подлец, что такое Java? Ясная поляна, я и тут не растерялся: "Ява", говорю, господин лейтенант, это такой остров басурманский есть, где люди со скотьими головами живут (спросонья-то чего не наговоришь, господин поручик), а еще, продолжаю, "Ява" - это такая махорка ядреная, ее у нас как раз в лавке заместо "Мемфиса" и "Клада" продают. Махру господин лейтенант, знамо дело, не крутил, поэтому посмотрел на меня как тощий кот на творожную пасху, отпустил, и опять в комнате заперся.

И вот с тех самых времен началось у него форменное помешательство. Из комнаты почти носа не совал, на людях не показывался и ел редко. Я к дверной щелке, бывало, прильну и слышу только тихое-тихое жужжание. А когда Оболенский все-таки выходил, то сразу набрасывался на меня со всякой несуразицей. Например, как-то сижу я, портянку обворачиваю, тут шасть! - он уже на меня глядит. Не знаешь, говорит, любезный, где-де можно новых обоев достать? Я, конечно, начинаю оправдываться, что мол, и эти только третьего дня поклеили, а он как заорет: "Дубина! Да не на стены мне, а на background". Потом задумается, промычит что-нибудь извинительное и снова в комнате скроется.

Я даже врачей вызывал к нему. Приходили разные: студенты бывшие, мещане, военные санитары, да чуть ли не знахари в лаптях ломились - но этих я живо портупеей оприходовал. Однажды даже явился весь как сажа черный мулат в картузе ихнем мулатском, посидел, кофию напился, посмотрел, какие господин лейтенант своими картами на сукне кренделя выкладывает, да так и вышел шатаясь. Твой господин, говорит, глюпый и бес пьяти мьинут

Сумасшедший

И правда, совсем с Оболенским наступила морока. Как-то ночью он незаметно подкрался ко мне, осторожно разбудил и очень быстро заговорил: "Я никому об этом не рассказывал, но тебе расскажу. Выговориться мне надо. Так вот слушай: в тех коробках, что я притащил, находится один сложный механизм навроде телеграфа, но какой точно, тебе пока знать не положено. Так вот этот механизм имеет внутри 385 разных пасьянсов, и я дал заруку, что не будет мне жизни, ежели я каждый из них не соберу. На всякий из пасьянсов ведется статистика в файле. Они - пасьянсы необычные: все на одной колоде и по три разных рубашки у карт. Столы же раскладные можно вообще по собственному разумению менять - только раз мышью щелкнуть". Тут я смекнул про всю ответственность момента и пообещал господину лейтенанту, что ежели ему и дальше будут докучать мыши, то я из полкового склада обязательно выпишу ему кота, после чего Оболенский страшно рассвирепел, наговорил мне всяких гадостей и снова в комнате заперся.

На утро я встретил его в ванной. Он лежал на холодном полу и глазел в потолок. Увидев меня, осторожно поднялся на локте и серьезно спросил: "Мы когда-нибудь умрем?". "Никак нет, господин лейтенант, - не задумываясь отвечаю, - мы будем жить вечно".

С тех пор Оболенского я больше не видел. Говорят, что он в ту же ночь сбежал из полка вместе со своей бесовой машинкой. А еще, господин поручик, ходят слухи, что сейчас он странствует по свету, раз в неделю придумывает по одному новому пасьянсу и тут же вносит его в свой механизм, чтобы в один прекрасный день открыть страшную правду всему человечеству. Хотя чего, бывает, люди не насочиняют.

Вместо послесловия

Absolute Patience - игра про пасьянсы. Это самая совершенная, полная и законченная энциклопедия пасьянсов, когда-либо существовавшая на этой планете. Игра с миллионом настроек, автоматическим "помощником" для новичков, возможностью менять обложку стола и вести детальнейшую статистику по каждому раскладу. Игра до безобразия простая и, как все простое, - невероятно гениальная. Разработана одним-единственным человеком и распространяется по принципу shareware. Незатейливая и заурядная, она открывает свое истинное лицо в меню выбора формы пасьянса. Полное прохождение каждой грани этих форм может отнять у вас ВСЮ ЖИЗНЬ. Хорошенько подумайте над этим, прежде чем спрашивать, за что же 1300 файлов суммарным объемом 21 мегабайт получают сегодня "Наш Выбор"…