Вуди Вудпеккер

Это был один из тех случаев, которые по каким-то неведомым причинам врезаются в память, навсегда оставаясь в глубинных слоях нежной подкорки. «Птица - это тебе не русак и не сохатый», - говорит старый лесничий Ромуальдыч, тонкими ломтиками нарезая на газете сало и отвинчивая крышку старой походной фляги. «К птице подход свой нужОн, особливый. Идешь бывалоча по лесу и тут слышишь «тук-тук-тук» - так не зевай и хоронись в кустах, покуда цел. В засаде жди, как пролетит стая и только последний пернач скроется - пищаль-то и навостряй: жди замыкающего, его еще подшибышем кличут, самого маленького и тощего. Стреляй навскид, хватай за лапы и сразу прячь в ягдташ, чтобы остальные на выстрелы не воротилися».

Лицо Ромуальдыча старое и морщинистое, маленькие щелочки глаз смотрят прямо насквозь, а рот искривлен в какой-то страшной, варварской усмешке. В руках Ромуальдыч держит недопитый стакан чистогана, на скрюченных коленях лежит обвалянная в грязной солонке луковая головка, а повсюду в радиусе пятнадцати метров разбросаны простреленные, ощипанные, выпотрошенные, спутанные, обезглавленные и обработанные уксусом тушки красноголовых лесных дятлов. Ромуальдыч ухлопывает стакан и вскидывает ружье.

Пошли!

Мы продираемся через непроходимые заросли уже битый час. Ромуальдыч ведет меня потаенными тропами, иногда, услышав неосторожный звук, замирает, долго вглядывается в еловые кроны и без устали рассказывает о дятлах: «…и совсем, значит, житья от них не стало. Я в райцентр уже пышьмо написал, чтоб мне нарезной дроби прислали и манков с капканами. Но вместо манков прислали мне хомиссию в шляпах и еще французский дятловый шимулятор - чтоб ты, говорят, Ромуальдыч, сам себя в шкуре врага почувствовал, да полезностей из сего занятья извлек. А я что? Я мужик простой, и ежели… Стой!».

Мы замерли и совершенно неподвижно стояли несколько минут, пока над головой со свистом и карканьем не пронеслась маленькая стайка чрезвычайно жирных ворон. «Тьфу ты, окаянные», - раздосадовано сплевывает Ромуальдыч и закидывает перетянутое бечевой ружьишко на плечо. «Вот из-за этих вот крикунов весь скверный дятловый характер. А то не знал? Мне в шимуляторе подробно все объяснили. Мол-де давным-давно в самой глухомани жил-был Главный Дятел с Дятлушкой и Дятликом. Уехал Дятел однажды в райцентр талоны отоваривать, а тут приходит Главный Вороний Вожак (вообще-то он на иностранного штервятника больше похож) и все дятлово семейство похищает.

Впрочем, не важно. Чаи мы дети, сказками забавляться? Главное-то, главное! Что я из этого шимулятора узнал, о! Слухай сюды: дятлы, оказывается, вообще не умеют летать. Вот те святой крест! Ну, может это ихние дятлы, французские, ореховки там, сойки черноголовыя, не дятлы вовсе - а недоразуменье одно, но нашенский, русский дятел летает как реахтивный - уж на это я тебе даю десять зарук. А французские - что? Ну прыгают себе, по дуплочкам там, по веточкам, стрейфются что твой немец по Ладоге, и на клюве точно как бормашина прямиком на крыши взбираются. Каким носом Бог благословил - это что-то! Да и выглядит это зело смешно: подходит эдак мусье дятел к ветке и давай клювом, значит, тарабанить - тр-тр-тр-тр, да так, что только щепы кругом летят... Черт!».

Ромуальдыч спотыкается об еле заметный бугорок, едва покрытый невысокой болотной травкой, обычной для столь ранней в этих местах весны. Наметанным глазом лесничего он замечает что-то подозрительное, и мы нагибаемся, чтобы рассмотреть загадочный бугорок. Нагнувшись, я с ужасом замечаю страшно обезображенное тело дятла с многочисленными сквозными ранами. Его глаза подернуты пеленой, а издалека маленькое черное тельце можно принять за простреленное из пулемета жженое полено. Некоторое время мы молчим.

А вот поди ты

«Под лежачий дятел вода не течет», - наконец-то задумчиво изрекает Ромуальдыч и лихо отбрасывает тушку подбитым козловым сапогом. «Видать кочеты заклевали болезного… Вот ты смеешься, все думаешь, кругом игра да веселье, а ведь из восьми дятлов дай Бог один до старости доживает. Давят их гирями пудовыми, в крутом кипятке ошпаривают, скидают в бездонные пропасти, кочетов ради потехи напускают, да и от нашего брата охотника страдают изрядно.

Но не такие уж они, между нами, и агнцы, дятлы-то. Недаром правильно народ говорит: «У кошки девять жизней - да плохой глаз, а у дятла пятнадцать и все на зиму припас». Дятлы все тайными словами ведают и заговорами. Вот ты думаешь - скачут, долбят - только время убивают да дурачатся - ан нет же. Это дятел по левелам свои хытпойнты ищет. В хытпойнте по двадцать тайных букв, вроде нашей «М», но с ног на голову перевернутой. Каждые пять хытпойнотов дают дятлу новую жизнь. И лишь тогда помирает дятел, когда все его жизни заканчиваются и хытпойнов не сыскать.

Да, много, много еще по деревням пересуд да сказок про дятлов ходят. Вот ты о дятле-убивце историю знаешь, или о Еремке-сто-смертей-в-котомке? Нет? Да и я тоже. А про блуждающего дятла слыхал? О, мне про него еще дед сказывал. Ежели, говорил, спозаранок в тумане ты стук слышишь - не тушуйся, а замри и стой в неподвижности - не леший это и не кикимора никакая. То ночной дятел по темноте бродит, жизнь свою ищет, а всех, кто ему помешает, до смерти заклюет».

Мы с Ромуальдычем заходим в непроходимую чащу, утренний туман стелется по выбоинам и овражкам и как большая пуховая перина покрывает слегка жутковатые еловые кроны. Два раза делаем короткие привалы, поочередно прикладываемся к фляге, жуем прогорклую солонину и неспешно дымим папиросами. Мы идем так долго, что уже потеряли всякий счет времени. Ромуальдыч без устали рассказывает про житье дятлов, про свой таинственный французский шимулятор, про какой-то движок, который французы для своего дятла якобы увели у какого-то американского койота, но вникать в эти деревенские проблемы мне совершенно не хочется. «То, что творит с дятлами мировая общественность - это просто издевательство», - говорит Ромуальдыч, деловито раздвигая кусты прошлогоднего валежника и поправляя подол видавшего виды пыльника. Я слушал неугомонного старика вполуха и любовался первозданной красотой таинственного леса.

Внезапно я ощутил странное беспокойство, какое-то неведомое до сих пор чувство неизбежной опасности и потаенного, первобытного страха. Ромуальдыч все еще объясняет про какую-то плавающую камеру, но я отчетливо осознаю, что страх вызван нарастающим, утробным гулом, доносящимся откуда-то сверху, из-за тумана. Когда гул становится более отчетливым, Ромуальдыч резко прерывает свой рассказ и знаками показывает мне замереть и не двигаться. Он оборачивается, и в его старческом, измученном взгляде я улавливаю оттенок неподдельного ужаса.

«Хоронись!» - только и успевает выкрикнуть старик, как что-то черное, едва заметное раздирает черноту еловой хвои, с быстротой молнии ударяет Ромуальдыча прямиком в затылок и моментально растворяется в сгущающемся тумане. Какое-то мгновение он задумчиво смотрит вверх, пошатываясь, а затем камнем падает на землю. «О последнем, о последнем предупредить забыл... - Ромуальдыч захлебывается кровью. - Shift + Ctrl - это… смерть. Напрыгивают… окаянные и прямо в темя… клювом… насквозь. И никакой защиты, никак не уйдешь…». Старый охотник издал нечеловеческий хрип и замер навсегда.

Наверху, в кронах столетних деревьев, слышен хруст ломающихся веток и хлопанье крыльев. И уже где-то далеко-далеко, под самой кромкой высокого, по-осеннему хмурого неба раздается победный клич красноголового дятла. У-у-у-э-у, у-у-у-э-у, у-э-а-а-а-а-а…